Террорист - Страница 3

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

А за последний год я здорово изменился. Я перенес немало мытарств и был в буквальном смысле выброшен из жизни. Так что очень может быть, что я… эмм… очерствел и стал бездушным чурбаном? Может быть, и так. Честно говоря, все эти самокопания в настоящий момент занимают меня не больше, чем, допустим, вон тот массивный стеллаж с нэцке и окимоно. Я просто осматриваюсь и жду, когда же все кончится.

– Мне нужна только правда! Скажи, это правда?!

– Что? Что именно «правда»?

– Да хотя бы про последних, про этих задушенных старушек?

– Анечка…

– Отвечай!!!

– Ну… Да, получилось так, что там погибли люди. Но ведь я об этом ничего не знал! В конце концов, не я же их душил…

– О господи!!! Значит, это правда…

– Анюта…

– Да как ты мог?! Ты, мой муж, отец моих детей… Тебя посадят, да? Уже ведь не замять, не затушить – все в Интернете…

– Анечка, солнышко…

– Я тебе не солнышко!!! Я не буду тебе передачи таскать, скотина!!! Ты понял меня?!

– Аня…

– Что! Ты! Наделал?! Что?! Ты же, тварь такая, всю жизнь мне испоганил! Чудовище!!! А-а-а-а!!!!

Ультразвук – не самое эффективное средство в таком вот формате семейного общения: наповал не разит. Очевидно, поняв это, хозяйка вцепляется в лицо своего благоверного и, вереща от ярости, пытается выцарапать ему глаза.

Точно, польстил. Не спец я по дамам, увы.

– Убью, сволочь!!!

– Я прошу вас… – Хозяин задыхается и хрипит: тренированная в фитнес-клубах супруга на диво сильна и проворна. – У-хррр… Уберите ее!

Седой кивает на дверь.

Третий принимает хозяюшку под белы рученьки, оттаскивает от благоверного и влечет к выходу.

Хозяюшка вполне себе влечется (против Третьего она ничего не имеет), но продолжает яростно шипеть и тянуть к супругу скрюченные пальцы. Рискну предположить, что все: разлюбила.

Спустя несколько секунд Третий со своей пациенткой скрывается за дверью. Хозяин обессиленно откидывается на спинку кресла, закрывает глаза и мотает головой, словно пытаясь стряхнуть с себя губительные флюиды ненависти, щедро разбрызганные молодой сильной женщиной.

Что, голубчик, несладко тебе? Несладко, я вижу.

До недавнего времени я полагал, что «богатые тоже плачут» – это тупой слезоточивый сериал из детства.

Теперь я знаю, что это всего лишь констатация факта. А в качестве слогана к тому сериалу следовало бы добавить: «сильные мира сего – это всего лишь слабые люди».

Проводив объективом хозяйку, Ленка несколько мгновений задерживается на хозяине и плавно «переезжает» на меня.

Да, теперь мой выход.

Я вынимаю из папки копии документов и аккуратно раскладываю их на безразмерном антикварном столе.

Ленка приставными шажками подходит ближе и берет меня крупным планом.

О, да. В этот момент я очень значим. Этакий народный мститель из совершенно секретного коллектора: все в шоке и недоумении, откуда вообще такое берется…

Закончив раскладывать бумажки, я подаю реплику:

– Это ваши подписи?

Хозяин пытается взять себя в руки: шарит расфокусированным взором по столу, обнаруживает знакомый контекст, свои подписи…

– Да, мои.

– Это реальные документы? Здесь нет фальсификаций?

Хозяин затравленно косится на Седого, переводит взгляд на Филина, шумно вздыхает и подтверждает:

– Да, это копии, но… Бумаги все подлинные.

– Спасибо. У меня все.

Я отхожу в сторону.

Федя подкатывает пуфик, присаживается сбоку, по правую руку от хозяина, водружает локти на стол и кладет перед собой черную борсетку.

Ленка на пару мгновений берет его в фокус, затем задерживает «взгляд» на борсетке и начинает снимать документы – быстро, но скрупулезно, делая стоп-кадр на каждой бумажке. Это для того, чтобы те, кому интересно, могли потом поставить ролик на паузу и ознакомиться с содержанием документов.

Я стою у стеллажа с нэцке. Чтобы заполнить тягостное ожидание, рассматриваю резные фигурки и пытаюсь припомнить, что я знаю об этом виде искусства.

Знаю немного, очевидно, то же, что и все. Нэцке – брелок, крохотная статуэтка, окимоно – примерно то же самое, но без отверстия для шнура. Знаю, что подлинники некоторых мастеров стоят от нескольких десятков до нескольких сотен тысяч европейских рублей. Учитывая статус угасающей персоны, есть основания полагать, что здесь собраны именно подлинники.

Ловлю себя на мысли: фигурки мне нравятся. Если бы я был нормальным человеком, с нормальной судьбой, наверное, мог бы сам стать коллекционером. Подлинники мне не по карману, но, думаю, вполне обошелся бы и хорошо сработанным «новоделом». Хотя очень может быть, что я ошибаюсь и вся прелесть этих мелких уродцев именно в их старине и потаенной энергии мудрости, накопленной за три столетия…

Я беру в руки хохочущего во весь рот толстяка с огромным животом и вместительным мешком. Почему-то этот пузан мне понравился больше всех, хотя здесь хватает гораздо более искусных поделок. Классный такой дед, весь из себя отвязный и оптимистичный. Возникает такое ощущение, что мастера в момент творения кто-то дико смешил и его состояние непроизвольно передалось этой крохотной фигурке.

– Это Хотэй.

Надо же… А по-моему, ему сейчас должно быть все поровну. Нет?

– Кто, простите?

– Хотэй. Бог сострадания и добродушия…

Ах, да, это та самая спасительная соломинка, за которую пытается ухватиться утопляемый. Вымученно улыбается, смотрит жалобно и пронзительно – взгляд хрипящего на каталке перед операционной смертельно раненного: «Доктор, как там погода? Может, заказать, пусть зонтик родные принесут, а то выйду – и под дождь…»